В третью стражу [СИ] - И Намор

    "Ну, не скажи!" - Она все-таки взяла из лежащего на столике перед зеркалом портсигара длинную тонкую папиросу и закурила.

    "Допустим, песни чужие. "Ворованные" из будущего песни. Но поешь-то их ты сама. Никто за тебя на сцену не выходит и на подиуме не танцует. И поешь сама, и сама улыбаешься "волшебной улыбкой", о которой уже написали и Поль Элюар, и Тристан Тцара[325]. Это ты, Татьяна, потому что именно ты и есть Виктория Фар. И никого другого здесь нет! Ну, да, ну да и ты Жаннет! - Татьяна улыбнулась возмутившемуся подсознанию.

    "Звездная болезнь - детская болезнь... эээ... левизны!? Ну-ну...".

    Временами приходилось себя одергивать как дурную, наклюкавшуюся сладкого винца, девчонку. Ведь при всем при том Татьяна отлично понимала, что Викторию лепили всей командой. И где бы она была без Олега или Ольги, Степана или Виктора? Каждый внес в предприятие "Виктория Фар" свою и часто совсем немалую лепту, а уж про Виктора забывать, значит, и вовсе стыд потерять. Виктор и работал, как вол, и был - что отнюдь не маловажно - все время с ней, стоически выдерживая ее капризы, помогая и поддерживая, а временами и направляя. И все это без ажитации и, что еще любопытнее, без каких-либо даже самых "аккуратных" поползновений в направлении ее койки. А ведь умен, самостоятелен и самодостаточен. Мог бы и покомандовать, и попретендовать, тем более что и собой недурен, и, как неожиданно выяснилось, бешено талантлив отнюдь не только в химии или кручении украинских мясных бизнесов. "Переколпачив" на новый лад два десятка чужих песен, Виктор предложил - это случилось в начале мая - дивную песенку, которая понравилась не только ей. Но тогда даже в голову не пришло...

    - Витя, - попросила Татьяна его в начале июня, - ты бы заказал этому парню что-нибудь еще.

    - Какому парню?- Федорчук был занят изучением финансовых документов и даже взгляда от бумаг не поднял.

    - Ну, этого, который "Дождь" написал. Ты же видишь, как ее принимают. Шлягер!

    - Нет проблем. - Он так и не поднял на нее взгляд, но вечером положил на стол пачку нотных листов.

    - Витя... - Опешила она. - А когда...?

    - Этот парень я. - Сказал он, закуривая. - Посмотри. Если понравится...

    Понравилось, да еще как! Сегодня она их впервые спела со сцены, и немецкая публика, ни бельмеса не понимавшая по-французски, а значит и не способная оценить великолепную игру слов и смыслов, приняла на ура. Немцев очаровали мелодии, а тем немногим, кто все-таки знал галльский, понравились еще и стихи новых песен Раймона Поля.

    "Поль велик! - Улыбнулась Татьяна своему отражению. - Велик как револьвер Магнум, он им всем еще покажет, кто тут Элюар, а кто Арагон! Он им всем еще нос утрет!"

    3. Степан Матвеев, Барселона, 26 июня 1936 года, пятница

    Опять было жарко.

    "Или лучше сказать - снова?"

    С русским языком происходили совершенно удивительные вещи. Вчера, например, гулял он по бульвару Рамблес. Один. Без цели. Просто вышел ближе к вечеру из отеля с надеждой поймать прохладный морской бриз. И не ошибся: ветерок, то слабый, едва заметный, то резкий, порывистый, замечательно освежал лицо. И пах дивно. Морем. Даже курить не хотелось, чтобы не перебивать табачным дымом неповторимый аромат "южных морей". Так и гулял, со шляпой в одной руке и незажженной сигарой - в другой.

    Как ни странно, встретил пару знакомых - вот уже и знакомыми обзавелся! - и вдруг услышал за спиной разговор двух женщин. Степану показалось, что обе они молоды и красивы. Жгучие брюнетки, как Кармен в виденном им в другой жизни испанском фильме-балете. И он стал придумывать их облик, одежду и тему разговора. Делал он это без какой-либо специальной цели. Просто, чтобы время убить, никак не более. Ни романа, ни интрижки заводить Степан не собирался, все еще находясь в состоянии острой влюбленности в Фиону. Но игра ума - это всего лишь игра, не правда ли? И прошло не менее пяти минут, прежде чем он осознал, что говорят женщины по-русски и обсуждают декоративное искусство совершенно неизвестных Матвееву художников: Монтанера и Кадафалка. Вот, что творилось с его русским языком. Безумие какое-то, одним словом, но, тем не менее, факт.

    Степан вздохнул, изобразив образцово показательный "тяжелый вздох", и начал одеваться. Делать нечего - Испания не Африка, и появляться на публике в "колониальных" шортах и пробковом шлеме не стоило.

    "Не поймут-с..."

    Светлые чесучовые брюки, белая рубашка... и, поскольку, еще не вечер и не на деловую встречу идет, можно обойтись без галстука, пиджака и - "Пропади она пропадом!" - шляпы. И все равно, не то, не так и вообще неудобно.

    "Боже! - Подумал Степан, покидая гостиничный номер. - Как я буду пахнуть уже через полчаса!"

    Но, увы, здесь и сейчас с дезодорантами дела обстояли не лучшим образом, и еще долго будут так обстоять. Придумать бы что-нибудь такое, да внедрить, вполне можно было бы обогатиться. Однако не судьба. Как и из чего делают дезодоранты, не знал никто из их маленькой компании, даже "великий химик" Витька Федорчук. "Девки" вон носятся с идеей прокладок и тампонов, но это ведь тоже отнюдь не детская технология. Гигроскопические материалы на дороге не валяются, а если где-нибудь и существуют в природе, то и стоят соответственно. Поэтому и приходилось пока обходиться тем, что все-таки есть: жутко неудобным ароматизированным тальком, ну и одеколоном злоупотребить пока еще в порядке вещей.

    На улице оказалось чуть лучше, чем в номере, хотя ни бриза, ни электрического вентилятора в наличии не имелось. Но на широкой - по-ленинградски просторной - Виа Розелло дышалось и потелось, скорее нормально, чем экстремально. И не надо было ограничивать себя в выборе напитков.

    Степан прошел немного по проспекту и, подобрав заведение по вкусу, присел за выставленный на тротуар столик.

    "Стакан холодного cava brut nature - вот что нужно человеку, чтобы спокойно встретить... очередной день".

    Местные шампанские, ну да, ну да - игристые - вина ничем, кроме цены, разумеется, от французских не отличались. Даже, напротив, это вот охлажденное на льду сухое вино из Приората, что неподалеку от Террагоны, оказалось на вкус - во всяком случае, на вкус Матвеева - даже лучше какого-нибудь Дом Периньон.

    Степан сделал пару глотков, чувствуя, как освежает его вино, казалось, несущее с собой знобкую прохладу горных ущелий и ледяное веселье срывающихся со скал струй. Ну, и легкий привкус винограда на самой границе чувственного восприятия и, как говорят специалисты, минеральную ноту, добавляющую вкусу недостающей другим напиткам остроты.

    "Отменно!"

    К сожалению, не надев пиджак, он лишил себя удовольствия, раскурить под шампанское кубинскую сигару, но сигарету он все-таки закурил и, затягиваясь, увидел на противоположной стороне проспекта рекламу "Танго в Париже". Ну и что, казалось бы? Эка невидаль - реклама фильма, успевшего за считанные дни стать хитом сезона. И плакаты висели везде, где можно, и песенки Виктории Фар крутили чуть ли не в каждом кабаке. И цвет волос "La rubia Victoria[326]" начал стремительно завоевывать умы женщин и сердца мужчин. Но у Степана, который по случаю знал актрису значительно лучше, чем ему бы того хотелось, реакция на улыбающуюся Татьяну оказалась, как изволит выражаться доктор Ицкович, парадоксальной. Никакой радости или удивления, но только внезапный приступ острой тоски с примесью вполне понятного раздражения.

    Степан сделал еще глоток вина и буквально через силу заставил себя отвести взгляд от улыбающейся Татьяны-Виктории, танцующей танго с нестареющим Морисом Шевалье. Вообще-то по последним данным голливудский француз слишком много времени проводил в непосредственной близости от дивы Виктории, но, с другой стороны, Матвееву от этого было не легче. Да и дяденька Шевалье не мальчик уже. "Папику" под пятьдесят должно быть, а туда же...

    "Под пятьдесят... - Кисло усмехнулся в душе Матвеев. - А мне, тогда, сколько? И кто, тогда, я?"

    Вопрос не праздный, и по другому, правда, поводу подобный вопрос прозвучал совсем недавно. Всего неделю назад.

    Сидели с Олегом в кабаке на набережной в Барселонетте[327]. Смотрели на спокойное море и корабли. Слушали крики чаек... Кофе, хорошая сигара - у каждого своя, в смысле своего сорта, бренди - интеллигентно, без излишеств и извращений - и неспешный разговор о том, о сем, хотя если приглушить голос, то можно вообще обо всем: все равно никто не услышит, и по губам не прочтет. Ну, разве что, через перископ подводной лодки, но это уже из "Флемингов", и к ним двоим никакого отношения не имеет.

    - И попрошу без антисемитских намеков! - Надменно поднял темную бровь фон Шаунбург на какую-то совершенно, следует отметить, невинную шутку Матвеева. - Антисемит, господин Гринвуд, у нас один, и он - я. По служебной необходимости, так сказать, по происхождению и душевной склонности.